Разделы
- Азовское пароходство (2)
- Балтийское пароходство (13)
- Дальневосточное пароходство (7)
- Камчатское пароходство (1)
- Каспийское пароходство (4)
- Латвийское пароходство (8)
- Литовское пароходство (3)
- Мурманское пароходство (9)
- Новороссийское пароходство (6)
- Одесское пароходство (5)
- Приморское пароходство (1)
- Разная принадлежность (46)
- Сахалинское пароходство (5)
- Северное пароходство (11)
- Советское Дунайское пароходство (2)
- Черноморское пароходство (29)
- Эстонское пароходство (3)
Мы в друзьях
Даты
-
2 августа 1933 года
День открытия Беломорско-Балтийского канала, обеспечивающего кратчайшую связь между Балтийским и арктическими морями. Длина канала 227 км. Беломорканал проложен от порта Беломорск до Повенца. На трассе построено 19 шлюзов, 15 плотин и другие гидротехнические сооружения. Канал сильно пострадал в годы Великой Отечественной войны. После войны он восстановлен, реконструирован, шлюзы электрифицированы, увеличены габариты фарватеров, усовершенствована система знаков судоходной обстановки. Теперь Беломорканал является важной боковой трассой нового Волго-Балта.
Немного истории
-
Морская статистика
Год 1894-й
Морских торговых пароходов, по сведениям департ. тамож. сборов, числилось к 1 января 1893 г. всего 326, вместимостью 156.668 тонн. Из них: на Черном море — 150, на Каспийском — 111, на Балтийском — 57 и на Белом — 8.
По назначению большинство пароходов 190 — товарные, затем, 77— товаро-пассажирские, 46 — пассажирские и 13 «разные».
Из всех пароходов только незначительное число 60 — построены в России: остальные — за границей, преимущественно в Англии и Швеции.
Пароходныя общества владеют следующим количеством пароходов: русское парох. и торговли — 59, Кавказ и Меркурий — 20, по Дону, Азовскому и Черному морям — 10, Добровольный флот — 8, Каспий и Лебедь — по 6, черноморско-дунайское, мурманское, российское страхования и транспортирования кладей, кронштадское-оранненбаумское — по 5, с.-петербургское и петергофское — по 4, южно-русское — 2, Озилия, Дельфин, Миссис, армянское и Араке — по 1
По зову сердца (Мимоношвили Георгий Иванович)
- Подробности
- Категория: Люди
Журнал "Морской Флот" №10 1974 год
Радиограмма начальника пароходства Игнатюка была суха и категорична: «Экономить дизельное топливо, расходуя его только на бытовые нужды, сократить экипаж на время дрейфа до минимума».
В Антарктике была зима. Шел второй месяц ледового плена. Мы дрейфовали в двухсот пятидесяти милях северо-западнее полярной станции Ленинградская. Дрейф направления не менял. Ветры и течения упорно несли беспомощное судйо на северо-запад, на ледяную гряду айсбергов, стоящих на грунте. Она была уже видна с верхнего мостика в бинокль. Тусклые дни без солнца тянулись медленно. Все падал и падал снег, засыпая «Обь».
Иногда с юга, скатываясь с ледяного купола континента, приходили белые ураганы. Они куролесили над морем и вызывали подвижку льдов. Вдоль бортов судна росли торосы. В районе третьего трюма торосы громоздились вровень с фальшбортом.
Сталь корпуса начинала сдавать. По правому борту было изогнуто и порвано восемнадцать шпангоутов, по левому — одиннадцать, а дрейф еще только-только начинался.
После урагана с третьего на четвертое июня льды выжали судно и завалили его влево.
По ночам, в зените, прямо над мачтами «Оби», загорались зеленые сполохи полярного сияния, отбрасывая хрупкий луч на море, сплошь изрытое торосами.
В районе дрейфа «Оби» шел «Наварин». Дизель-электроход пробирался по разводьям и полыньям, рубя ледовые перемычки, обходя поля многолетнего льда. Еще никто не решался плавать в это время года в Антарктике. Первым был Юрий Константинович Карлов — капитан «Наварина» — человек решительный и смелый, опытный моряк. Карлов хотел как можно дальше продвинуться на юг, поближе к «Оби».
С помощью вертолета «МИ-8» и самолета «АН-2» мы намеревались переправить на борт «Наварина» участников экспедиции и часть экипажа (его решено было сократить до пятидесяти человек). Уже составлялись списки улетающих на «Наварин». Первым рейсом отправлялись женщины. С собой разрешалось взять не более двадцати килограммов. Чемоданы взвешивались и опечатывались самим Сенько — начальником экспедиции.
Во втором трюме, выхватывая из темноты ящики, густо заросшие инеем, вспыхивали огни электросварки. Подкрепляя корпус судна, матросы наваривали к изуродованным шпангоутам швеллеры. Работы велись и днем и ночью.
Как-то вечером ко мне заглянул главный механик Эдуард Мечеславович Прохоренко.
— Мы отправляем на «Наварин», — сказал он, заглядывая в записную книжку, — двух механиков, старшего электрика и старшего моториста и двух мотористов. Мы сможем обойтись без этих людей. Вопрос в другом: кого именно отправить? — Он захлопнул записную книжку и прислушался к вою ветра за переборкой. — Вот, почему я зашел к вам.
— Судовой врач. Кого посоветуете в первую очередь отправить на «Наварин»?
— Право не знаю, Эдуард Мечеславович. Пока больных нет и мне кажется, что все мы сможем перенести дрейф без особого ущерба для здоровья.
— А все-таки?...
— Решайте сами.
— В таком случае, — проговорил главный механик, поглядывая на иллюминатор, залепленный снегом, — очевидно, следует брать во внимание возраст. Как вы считаете?
— Пожалуй, — неуверенно согласился я. — Абсолютно здоровых людей старше сорока лет не бывает, хотя в молодом возрасте человек эмоциональнее, его психика легко ранима.
— Н-да, — проронил Прохоренко и вышел из каюты.
На другой день, ранним утром меня разбудил старший моторист Георгий Иванович Мимоношвили.
— Почему я должен уехать? — спросил он. — Разве я больной? — Георгий Иванович был бледен, взволнован. Он расхаживал по каюте, энергично жестикулируя руками. — Почему Глебову можно остаться, Бурлаченко можно, Рогову можно и только Алимоношвили нельзя?!. — К его обычно правильной русской речи примешивался акцент, как бы выделяя из фразы то главное, ради чего он сегодня пришел ко мне — почему?
Над иллюминаторами легонько шевелились занавески. Очевидно, ночью ветер зашел с кормы. Слышался стук лопат: матросы сбрасывали снег с палубы.
— Сколько лет я на море! Разве я плохой моторист? Почему Мимоношвили должен уехать? — Он вынул из пачки сигарету, но тут же зло швырнул ее в мусорное ведерко.
— Георгий Иванович, — начал я,— вам сорок восемь лет. Это возраст.
— Это не возраст! — оборвал он меня. — Сорок восемь лет — возраст? Прохоренко тоже говорит возраст! Возраст! Возраст! — недовольно проговорил он, воздевая к подволоку руки и несколько успокоившись, присел на край дивана.
— У нас на родине сейчас лето, Георгий Иванович, теплынь. — Я сунул ноги в тапочки, натянул свитер. — Неужели вам не хочется домой?
— Почему? — искренне удивился он и подался вперед. — Мне очень хочется домой. Очень, но не так, как крыса. — Он обиженно смолк и принялся чиркать спичками, пытаясь прикурить. Отсыревшие спички не слушались его.
— Вы не бежите с корабля. Вы уезжаете по приказу Игнатюка.
Он кивнул, соглашаясь.
— Неизвестно, когда окончится наш дрейф. И если уж быть откровенным, где гарантия, что «Обь» не погибнет, раздавленная льдами.
— Послушайте, доктор, — Георгий Иванович наконец закурил и отогнал ладонью дымок от лица, — я четырнадцать лет плаваю на этом судне. Мой дом не в Поти, где живут мои дети и жена. Здесь мой дом, на «Оби». Как я могу уехать? Особенно теперь, когда судно в беде?
В переборку мягко скребся снег. Тихонько посвистывал ветер.
— И потом, у меня двое сыновей. Они будут моряками. Старший в этом году поступает в Батумское училище, младший — на будущий год. Скажи, как я им в глаза посмотрю? Что скажу я им? Я уехал, потому что мне сорок восемь лет? Я уехал по приказу Игнатюка? Нет!
— Но ведь, кто-то из старших мотористов все равно должен уехать, не так ли?
— Должен. Я знаю. — Он загасил окурок, резким движением головы откинул назад волосы. — Должен уехать тот человек, для которого «Обь» судно не родное, который пришел сюда только на один рейс, потому что ему надоело болтаться в резерве. Я так думаю. Я правильно думаю,— сказал он твердо.
Он был прав и нечем было возразить ему. Исподволь я это понимал, но смутное, непонятное чувство протеста не позволяло мне согласиться с ним.
— Георгий Иванович, вспомните, с каким трудом вам удалось пройти медицинскую комиссию накануне отхода. Сколько раз мы вместе с вами ходили в поликлинику, к терапевту?
Он насупился, разглядывая носки своих ботинок.
— Было такое, — согласился он. — Я все лето провел в ремонте. Очень много пришлось поработать, особенно, в конце ноября, перед выходом из дока. Но ведь в рейсе я ни разу к вам не обращался. Так? Я абсолютно здоров. Не верите — измерьте кровяное давление.
В те дни многие рвались с «Оби» и кто знает, может быть уехал бы и я, если бы смог.
— Меня интересует одно, — голос его был ровен, спокоен и от недавнего волнения, казалось, и следа не осталось, только багровел на щеках слабый румянец да слегка вздрагивали тонкие ноздри, — могу ли я остаться на судне с вашей, врачебной точки зрения? Здоров ли я? Как вы считаете? — Он говорил без акцента, тщательно подбирая слова, словно взвешивая их, прежде чем произнести.
— Вы давно плаваете, Георгий Иванович?
— С шестнадцати лет. Когда началась война и отца взяли в армию, я заменил его на буксире. Мы ходили между Поти и Батуми. Таскали нефтеналивные баржи. А зачем это вам?
«И впрямь, зачем это мне?» — подумал я и промолчал, не зная что ответить.
— В сорок четвертом призвали на действительную. Снова море — Северный флот.
— А в Мурманском пароходстве давно?
— С сорок пятого. — Он оживился. — Нас, решивших плавать на судах Управления Главсевморпути, демобилизовали досрочно. Мое первое судно, — улыбнулся он, маленький ледокольный пароход «Леваневский». Трюмным машинистом плавал. Вся жизнь в море. Без меня сыновья выросли.
Звякнула стеклянная пробка в графине. Мелко задрожала палуба — механики запустили дизели, проворачивая механизмы.
— Я как врач не настаиваю на вашем отъезде, Георгий Иванович, хотя, вы сами, конечно, понимаете, что у меня нет никаких прав для того, чтобы оставить вас в дрейфе. Это в компетенции капитана и главного механика.
— Спасибо, дорогой! — Он вскочил с дивана, потряс мне руку. — Я пойду к капитану. Я пойду к его первому помощнику. Я останусь. Мимоношвили никак нельзя уезжать. Понимаешь, не-ль-зя, — проговорил он раздельно и вышел из каюты.
И он остался. Вместо Мимоношвили уехал другой старший моторист. Уехал с нескрываемой радостью.
Дрейф продолжался. Он изменил направление. Нас понесло строго на север, к ледяной кромке, к морю, свободному ото льда. Девятого июня «Обь» пересекла незримую черту Южного полярного круга и родилась надежда, что всего через месяц — два ветры и течения вынесут «Обь» на разреженный лед, и мы сможем двигаться самостоятельно.
На судне стало пустынно и как-то непривычно. Тускло звучала рында, отсчитывая вахты. Мимо проплывали айсберги. Над горизонтом все выше поднималось солнце: время покатилось к весне. Нашу льдину ворочало, обламывая по краям и уносило все дальше и дальше на север.
Солнечным воскресным днем 22 июля мы вышли из дрейфа. Этот день нам запомнится надолго. Может быть, навсегда.
Мы вернулись а Ленинград и в суматохе прихода я не выкроил минутки, чтобы попрощаться с Георгием Ивановичем. Я все хотел черкануть ему письмо, да так и не собрался.
Несколько дней тому назад я прочел в газете Указ Президиума Верховного Совета о награждении старшего моториста дизель-электрохода «Обь» Георгия Ивановича Мимоношвили орденом «Октябрьской революции».
Сейчас Георгий Иванович, должно быть, в отпуске. Он всегда проводит его дома, в Поти — маленьком городке на берегу Черного моря. Здесь в грозное время войны началась его морская биография. Здесь выросли его сыновья, которым суждено стать моряками, как их отец, дед...
Три поколения — это уже династия. Морская династия Мимоношвили.